А. А.: Во-первых, “традиции” этой без году неделя: идею свою Бродский озвучил во
второй половине 70-х. Во-вторых, я не уверен, что у Бродского, хотя он
гениальный поэт, монополия на понимание поэзии. А в-третьих, с того момента, как
я услышал эту сентенцию, я не устаю при каждом удобном случае повторять: либо
Иосиф Александрович заблуждался, либо имел в виду нечто иное, а его неправильно
поняли.
Конечно, можно говорить о паузе между опытами Серебряного века и новой
востребованностью верлибра в 1960-е – 80-е. Отчасти этот перерыв правда связан с
идеологией, с агрессивно-примитивной советской эстетикой. Но я не уверен, что
дело только в них. В американской поэзии, если я верно понимаю, тоже пролегла
изрядная пауза между Уитменом и повальной верлибризацией последних десятилетий.
Во всяком случае, у нас верлибр в ХХ веке оказался не единственной – и далеко не
самой распространенной – формой модернизации стиха не только по идеологическим
причинам. В свободной от такого давления эмигрантской поэзии его и вовсе
практически не было.
Алексей Алехин: В современном понимании это абсолютно одно и то же. Белый стих –
другое, русский вольный стих – третье... Но это все теория.
Другое дело, что верлибр у нас должен стать, да уже и стал отчасти, привычным –
не экспериментом, а просто поэтической техникой в ряду других. То есть когда
новизна и открытие, без которых поэзия немыслима, заключаются не в том, что поэт
N не рифмует и не выдерживает метр, а в том, как он мыслит, чувствует и
сопрягает образы. Иными словами, чтобы читающий человек не обращал внимания, что
перед ним – верлибр, как не обращает, если только это не специалист-стиховед,
написано ли привлекшее его стихотворение хореем или ямбом.
Исходя из уже названных пунктов соглашения, конвенциональный стих бывает трех
видов: рифмованный дисметрический, дисрифменный метрический и рифмованный
метрический. Последний вид стиха диаметрально противоположен свободному стиху.